В 10-ОЙ ГВАРДЕЙСКОЙ

В октябре 1943 года из госпиталя, который располагался в довоенном санатории ст.Пески неподалеку от г.Коломны, я снова, в который раз за лето, был направлен в 206-й запасной полк Западного фронта, который неизменно оставался в сосновой роще в Калуге. А через несколько дней в составе маршевого батальона воинским эшелоном в товарных вагонах (телятниках, как тогда говорили) через Вязьму и Смоленск отправились на фронт. Ехали больше недели с длительными остановками, по местам только что освобожденным от гитлеровцев.

Отступавшие немцы уничтожали все, что не успевали вывезти. Железнодорожные пути были взорваны на рельсовых стыках, деревни были сожжены дотла, кирпичные здания и мосты взорваны. Вдоль всего пути, насколько видел глаз, торчали обуглившиеся печные трубы. Домашний скот, который немцы не успели сожрать, был безжалостно уничтожен. Расстреливали из автоматов людей, а также коров и лошадей.

Особенно сильно был разрушен Смоленск, где мы пробыли более суток. Города, как такового не было. Обгорелые руины домов, да стены знаменитого Смоленского кремля. Кто-то из нашего вагона сказал: «А вот там мы зарыли минометы и мины, когда отступали в 1941 году», - и показал на Кремлевскую стену. Казалось, из этого хаоса обломков и битых кирпичей сожженных домов, никогда не возродится город, который возводился столетиями.

И когда 27 лет спустя, мне вновь пришлось побывать в Смоленске, я был поражен и приятно удивлен, увидев современный прекрасный город, красочный и зеленый, создавалось странное впечатление, что этот Смоленск, который я видел в 1943 году, привиделся во сне. Но это было. И никогда нельзя забывать какой путь прошла наша страна за 40 послевоенных лет. К сожалению, люди, не видевшие войны, не в состоянии понять и правильно оценить великий подвиг Советских людей, которые в послевоенные годы сумели обеспечить сегодняшнюю обеспеченную жизнь. Недовольное брюзжание по поводу наших действительных, а порой и надуманных недостатков, почему-то стало распространенной модой. Подобное часто приходиться слышать от молодых, в том числе смоленских и вяземских парней.

Дня через два прибыли в 20-й армейский запасной стрелковый полк 10-ой гвардейской армии, которая вела тяжелые бои по направлению между Витебском и Оршей. В полку меня определили в первую роту 1-го батальона просто рядовым солдатом. А через несколько дней назначили комсоргом батальона и мой бывший командир роты, член комсомольского бюро батальона, подарил мне свои поношенные сапоги, так как комсорг батальона – это уже офицерская должность и негоже было, занимая такую должность, щеголять в обмотках.

Не успел освоиться с новой должностью, как в начале декабря 1943 года был откомандирован на учебу. При армейских курсах младших лейтенантов, была сформирована новая рота по подготовке парторгов и комсоргов батальонов с трехмесячным курсом обучения.

Прибыли мы на курсы. Собрали на первую организационную беседу, которую проводил полковник, начальник курсов. Очень доходчиво он нам растолковал цели и задачи. Его выступление достойно того, чтобы воспроизвести дословно, но ведь память не магнитофон, о которых мы в то время не имели ни малейшего представления. Придется написать только то, что осталось в памяти.

Во-первых, начальник курсов спросил «все ли мы были в бою». Мы дружно ответили: «Да, конечно все». «А знаете ли вы, что такое бой?» «Знаем, знаем», - опять хором ответили мы. «Ну, а все же, что такое бой?» Кое-кто начал лепетать невнятно выдержки из боевого устава пехоты (БУП), где говорилось, что бой это самое тяжелое испытание физических и моральных качеств человека и что-то подобное.

«А вот, если я прикажу посадить вас на декабрьском морозе в канаву или траншею заполненную водой, да еще обстрелять эту канаву, к примеру, из минометов, будет ли это испытанием ваших физических и моральных качеств?» «Еще какое»,- ответили мы. «А будет ли это бой?» «Да как сказать»,- мялась рота. Кто-то спросил: «А зачем бы вы приказали сажать нас в яму с водой, да еще и обстреливать?» Начальник этому вопросу явно обрадовался: «Вот, вот зачем? Нет тут никакого смысла. Что же касается физических и моральных испытаний, то их в такой обстановке человек получил бы значительно больше, чем в любом, пусть даже самом тяжелом бою. Каждый бы в подобной ситуации мучился вопросом «Зачем?». И никто бы не смог дать на этот вопрос сразу вразумительный ответ. Совсем другое дело в бою. Благородные справедливые цели войны, осознание их каждым воином, рождают массовый патриотизм, стремление добиваться победы над врагом, как в целом на войне, так и в каждом отдельном бою, имеющим конкретные цели и задачи. И понимание целей и задач помогают воинам легче переносить тяготы и лишения, добиваться победы в бою. Отсюда и главная задача партийных и комсомольских организаторов как можно убедительнее довести до глубокого понимания каждым коммунистом и комсомольцем, каждым солдатом целей и конкретных задач предстоящего боя. А для этого надо хорошо разбираться в обстановке, понимать замысел командира».

А затем начальник доходчиво нам растолковал наши задачи и ближайшие перспективы на период обучения. Он говорил примерно так: «Командование курсов сделает все возможное, чтобы создать хорошие условия для учебы. Во-первых, я дам вам тетради и карандаши. Валенки каждому дам да не простые, а подшитые. Дам и одеяло одно на двоих. К тому же соломы целый воз на взвод, чтобы мягко спать было. А главное на каждый взвод дам лампу. Да не простую лампу, а со стеклом. А землянки для жилья, они же и классы построите сами. Будут всем для этого и лопаты, и пилы, и топоры. Ваше дело хорошо учиться». Мы были заворожены открывшейся для нас перспективой. Чего еще желать больше? И это не ирония. Были и лопаты, и землянки строили хорошие, да и учились не плохо. Не было только обещанной лампы со стеклом, и соломы тоже не было. Но это было позже. А для начала курс проводили в многокилометровом и многосуточном марше. Армия передавалась из состава Западного фронта вр 2-ой Прибалтийский, куда-то в район Великих Луг и Пскова.

Шли только ночами, а днем отдыхали. Ночи в декабре длинные, морозные, а дни, соответственно, намного короче. Так что больше шли, чем отдыхали. Да и отдых был мало комфортабельным. Перед рассветом заходили в лес, обрубали сучья с елей или сосен, расчищали от снега площадку, застилали ее ветками и после чая с сухарями ложились спать по отделениям, тесно прижавшись друг к другу. По команде переворачивались, а крайние перебирались в середину. И так в течение многих дней. В походе встретили и новый 1944 год.

Армия с хода вступила в затяжные малоуспешные бои. А мы построили землянки и приступили к учебе. День начинался со строевой подготовки, которая проводилась ранним утром до завтрака. Проводили строевую подготовку командиры отделений примерно так. Курсанты стояли, съежившись от холода под деревьями, и курили, а командиры громкими голосами подавали команду, чтобы слышал командир роты в землянке. Покричав для порядка, бежали в землянку отогреваться. Затем, уже под командой старшины роты, шли в столовую на завтрак. Столовая располагалась на берегу озера под открытым небом. Получив свою порцию хлеба, а также каши и чая, рассаживались на пеньках и ели, торопясь, чтобы еда и чай не замерзли, и грея руки о котелок. Утренние морозы доходили до 30 градусов. В восемь часов утра по расписанию начинались теоретические занятия. Предметов было немного: История ВКП(б), «Книга т.Сталина о Великой Отечественной войне», «Партийно-политическая работа», Уставы, тактика и огневая подготовка.

Лекции по истории ВКП(б) читал майор, бывший доцент Минского университета. В землянке кромешная тьма. Над конспектом лектора дневальный держал горящую лучину, которые заранее заготавливались и сушились. Преподаватель, чихая и кашляя от дыма, и поминутно вытирая слезы от копоти, читал текст, а мы безмятежно дремали, более нахальные откровенно спали на земляных нарах. Также примерно проходили занятия и по предметам «Книга т.Сталина о Великой Отечественной войне» и «Партийно-политическая работа», которые преподавал кандидат наук из Минского университета. Надо отметить, что он очень умело и доходчиво учил практике комсомольской работы. Он рассказывал и показывал на деле, как и что надо делать в конкретной обстановке.

Например, предварительно обрисовав какую-то конкретную ситуацию боевой обстановки, требовал от каждого составить план работы, сформировать повестку дня комсомольского собрания батальона и рот, составить проект решения, исходя из заданной обстановки. Иногда, поздно вечером в неурочное время, внезапно появлялся в землянке, молча указывал на кого-нибудь пальцем и ласково просил: «А ну-ка, расскажи дружок, всем нам, что ты интересного прочитал в «Красной Звезде?», и плохо приходилось дружку, если он в этот день не успел по каким-то причинам прочитать книгу (газету). На следующий день двойка была обеспечена. Тогда он сам начинал рассказывать обо всем, что было напечатано в газетах. Уходя, коротко объяснял, что комсорг в любой момент обязан быть готовым отвечать на подобные вопросы.

От комсоргов требовалось хорошо знать военное дело на уровне командира роты. И хотя срок обучения был довольно краток, учили нас военному делу серьезно и требовали жестоко. Особенно по вопросам управления подразделением в бою. Отдельные параграфы боевого устава заставляли заучивать наизусть.

Прошло около сорока лет, но и сейчас твердо осталось в памяти, что получив задачу на местности, командир взвода, роты обязан уяснить задачу, оценить обстановку, принять решение и ожидать боевой приказ и так далее. Обучение тактике, топографии и огневой подготовке проходило только на местности. Занятия проходили при любой погоде, в условиях приближенных к боевым.

В марте 1944 года состоялись выпускные экзамены, а затем торжественный акт вручения офицерских погон – всем нам было присвоено звание «младший лейтенант». После обеда во время которого выпили за товарища Сталина и за скорую победу, начальник политотдела 10-й гвардейской армии полковник Н.М.Овчинников предложил: «Ну, а теперь давайте покурим и немного побеседуем». Беседа получилась обстоятельная. Нам впервые начальник политотдела рассказал о положении дел в армии, о задачах, которые она в данный момент решала, а также о наших конкретных задачах в частях, в которых придется служить. До этого мы хорошо знали о положении дел на фронте в целом, а о положении дел в своей армии практически не имели никакого понятия. Вполне вероятно, что нам об этом и знать не полагалось.

Из беседы мы узнали, что 10-я гвардейская армия имеет славные боевые традиции, участвовала в освобождении Калужской области в районе Спас-Деменска и Ельни. Армия боевая, заслуженная. Особенно отличилась в конце 1941 начале 1942 года в битве за Москву. В ее состав входила 8-я гвардейская панфиловская дивизия, а также полк, в котором служил и совершил свой подвиг Александр Матросов.

В начале 1944 года на новом фронте армия первые бои провела очень неудачно. С многокилометрового марша, с ходу вступив в бой на незнакомой местности. Из беседы начальника политотдела стало ясно положение, особенно наши непосредственные задачи как комсоргов батальонов. Выдали нам новенькие валенки, трехдневный сухой паек, вручили предписание, и мы отправились каждый в свою часть. Вернулся я в свой первый стрелковый батальон 20-го армейского запасного полка уже офицером, комсоргом батальона. Был март 1944 года. Армейский запасной полк – это далеко не передний край (10-15 км. от передовой), но все же фронт. И обстановка, и быт фронтовые. Правда, в атаку не ходили, да и в окопах не сидели. Разве что в крайних случаях, когда командующему потребуется где-нибудь заткнуть дыру, посылали полк посидеть в обороне. Или ошалевший от страха немецкий летчик поторопится свалить свой бомбовой груз в расположении полка, чтобы поскорее вернуться на свой аэродром. На таком фронте многие «провоевали» всю войну без царапины и ни разу не были в бою. Запасной полк армии – это огромное хозяйство, состоящее из нескольких батальонов. Ежедневно через нас проходило сотни людей. Были дни, когда только в батальоне сосредотачивалось до тысячи человек и более, так что работы было немало. Значительная часть прибывала организованными командами из госпиталей или фронтовых запасных полков. С ними было проще. Надо было выявить всех комсомольцев, записать в книгу учета, принять членские взносы, и в отдельных случаях, прибывших без комсомольских билетов, восстановить в комсомоле и вручить комсомольские билеты.

В каждую маршевую роту, отправляющуюся в дивизии, назначить комсоргов рот и взводов и проинструктировать. И хотя вся эта работа требовала много времени, особой сложности не представляла. Значительную сложность и основную часть времени требовала работа с прибывающим пополнением из вновь мобилизованных на освобожденной территории. В освобождаемых районах создавались военкоматы и органы местной власти, в том числе и райкомы комсомола.

Огромная масса мобилизованных старших возрастов (до 50 лет) и молодежи, достигшей за время трех лет оккупации призывного возраста, по направлению военкоматов заполонила полк. Среди них было и немало «зятьков», которые, попав в окружение в июне-июле 1941 года, разбрелись по глухим деревням и хуторам, устроились в качестве мужей и зятьев у многочисленных вдов и солдаток, пережидая военное лихолетье, стараясь избежать лагерей для военнопленных. Заросшие длинными бородами, чтобы казаться старше своих лет, одетые в различные лохмотья, лапти и опорки, они тысячами распределялись по батальонам.

Для начала всю эту публику надо было организовать: разбить по ротам, взводам и отделениям. Командного состава не хватало. Командирами взводов назначались сержанты, а командирами отделений солдаты. Всех нужно было остричь, побрить, обмыть, одеть в военное обмундирование, предварительно сжигая на огромных кострах горы тряпья вместе с кишащими в нем насекомыми. А главное с каждым из них надо было индивидуально разобраться, «Кто есть кто». Комсорги, конечно, занимались молодежью. Тех, кто сумел сохранить комсомольский билет, ставили на учет. У них принимались взносы, иногда за два-три года, предварительно приняв решение на бюро. Сам факт хранения комсомольского билета в течение длительной гитлеровской оккупации уже говорил о многом. Обычно вновь не принимали. Не было рекомендующих, каждый должен был пройти проверку боем.

Много времени занимало и такое важное дело, как принятие военной присяги. В этом деле не допускалось никаких отступлений от раз и навсегда заведенного порядка. Был единственный неприятный случай, когда один из новобранцев, выйдя из строя категорически отказался взять в руки винтовку и текст присяги, заявив, что его религия запрещает брать в руки оружие. Причем добавил, что он с детства присягал богу в верности заповеди «не убий». К счастью я сообразил, что в данном случае разводить дискуссию о заповедях христовых не место, а просто приказал стать ему в строй и послал сержанта доложить замполиту батальона о случившемся и как ни в чем не бывало продолжал принимать присягу от других. Вскоре пришел замполит и еще один офицер, поздравили новобранцев с принятием присяги сказали все, что полагалось в подобных случаях и инцедент был исчерпан. С «отказчиком» больше не встречались.

Не менее важно было научить всех воевать: хотя бы уметь разбирать и собирать оружие, содержать его в порядке и уметь выполнять команду. Этим тоже приходилось заниматься комсоргу, то есть выполнять сержантские обязанности.

После кратковременного обучения, формировались маршевые батальоны и роты и направлялись в дивизии. Там была, очевидно, большая потребность в людях. В конце марта мне тоже пришлось сопровождать не совсем обычную маршевую роту, которая полностью состояла из штрафников-дезертиров и других преступников, имеющих «сроки» не менее 10-ти лет. В обычные маршевые роты замполиты не назначались, не полагалось по штату, как и вообще к этому времени их не было в ротах. В данном случае, наряду с командиром роты и взводов, был назначен и я (вернее прикреплен как представитель штаба батальона) в качестве замполита. Армия продвигалась вперед, вслед за ней по мартовской распутице шли и мы, догоняя наступавшие дивизии. До сих пор и почему-то от молодежи приходится слышать о какой-то исключительной храбрости штрафников в боях. Мне пришлось познакомиться с ними близко, видел их в атаке, когда год спустя, проводилась разведка боем.

Я и сейчас не верю в подобные легенды в какую-то особую смелость штрафников и уголовников вообще. Конечно, у них был определенный стимул отличаться в бою, чтобы смыть кровью свою вину и заслужить оправдание. Им и представляли такую возможность, посылая на выполнение заданий, где вероятность получить ранение или быть убитым была достаточно высокой, вроде разведки боем, разведку боем не надо смешивать с действиями разведывательных подразделений, которые имелись во всех частях, дивизиях и вышестоящих штабах, которые формировались из наиболее преданных, стойких и смелых солдат и офицеров, в основном из коммунистов и комсомольцев.

Цель разведки боем – заставить противника ввести в действие все огневые средства, раскрыть организацию его обороны, наличие и место артиллерийских и минометных батарей, дотов, дзотов и других укреплений. Организовывалась видимость наступления на нужном участке, для чего использовались штрафники. Для этой роли они самое подходящее подразделение. Противник вынужден отражать атаку, и вся его система огня фиксируется с наблюдательных пунктов. Две недели мы вместе с ними месили грязь по псковским проселкам. Большинство из них самые обыкновенные трусы – дезертирство и самострелы тому подтверждение. Были и другие уголовники, осужденные за какие-то другие преступления.

Они отличались наглостью и дерзостью. Они-то пытались создать в роте группировку, которая верховодила всеми остальными, порой, не считаясь с командирами. Так однажды, поздно вечером, когда мы пришли в какую-то незанятую никакими подразделениями деревню и остановились на кратковременный привал для отдыха, рота устроила сидячую забастовку, категорически отказываясь следовать дальше, требуя ночлега.

Но график и маршрут движения, утвержденный командованием – это приказ и его никто не волен изменить.

Несколько раз командир роты подавал команду: «рота, в колонну повзводно становись», а командиры взводов дублировали эти команды, но ни один из наших подопечных не пошевелился.

Командир роты имел определенный опыт обращения с подобной публикой: на разговоры и убеждения времени тратить не стал. Он хорошо знал бесполезность обращения сразу ко всем, знал и повадки истинных заговорщиков и заводил, которые всегда стремились быть в глазах начальства безупречными и исполнительными в силу своей подлой натуры и хитрости, и в то же время держали в страхе и в повиновении наиболее слабых.

Командир приказал подать команду на построение мне, а сам стоял вблизи тех, кто, по его мнению, был зачинщиком неповиновения. После очередной команды, он, обращаясь только к одному, спрашивал: «Команду слышал? Почему не выполняешь?». Каждый понимал, что такая постановка вопроса очень опасна. Это уже неповиновение, отказ выполнить приказ в условиях фронта. И лучше всех понимал тот, к кому непосредственно были обращены эти вопросы, тем более, что эти вопросы сопровождались резким и сильным ударом кулаком в лицо. После повторения подобной процедуры еще несколько раз, над другими, рота дисциплинированно строилась, и мы продолжали путь в предусмотренный маршрутом пункт назначения. Как мне показалось на следующий день: «крестники» командира с битыми физиономиями посматривали на него не просто с уважением, но и с восхищением. Они-то понимали, что все могло для них закончиться значительно хуже. Законы войны жестоки и безжалостны.

И все-таки удрал один из роты. Вернее пытался удрать. Присел за кустом по своим надобностям и незаметно исчез. Когда, по моим расчетам, ему давно было пора догнать роту, а он так и не показывался, я поспешил доложить командиру, так как именно я разрешил ему выйти из строя. Командир не по-уставному обругал меня «растяпой» и приказал с ротой продолжать путь, а сам с ординарцем вернулся на поиски. Самыми последними словами ругал я себя за доверчивость, от которой, кстати, не избавился и по сей день. Часа через два догнал нас командир вместе с беглецом. Очевидно, процесс воспитания за это короткое время был настолько убедителен, что желающих бегать больше не оказалось.

Были дела и похуже. Во время ночевки в одной из деревни наши подопечные ограбили своих хозяек, в домах которых ночевали. И, когда утром с жалобами потянулись обиженные женщины, пришлось на глазах всей деревни приказать каждому раздеться и выложить содержимое карманов и вещевых мешков и изымать украденные куски сала и хлеба, яйца и даже кулечки с мукой, попадались кое-какие вещички. Долго тянулась процедура опознания, возвращения хозяевам украденного, унизительных извинений и объяснений.

Самое трудное состояло в том, что сердобольные хозяева, получив что у них исчезло в эту злополучную ночь, стали дружно в защиту своих обидчиков и совать им в карманы и вещевые мешки те же самые куски хлеба и сала, может быть, оставляя голодными своих детей. Многие отказались, стыдливо пряча глаза. А кое-кто и брал, и когда некоторым приходилось говорить о безнравственности их поступков, нагло отвечали: «А почему бы не взять, раз дают».

Нет, не верю я в сказки о какой-то доблести на войне уголовников. Хотя, конечно, и были исключения. Ну, а как же с политработой среди них, да еще в специфических условиях марша. Да еще ни одного коммуниста и комсомольца в роте. Просто приходилось у встречных и поперечных выпрашивать газеты, читать вслух на привалах или рассказывать на привалах содержание сводок совинформбюро. Это всех интересовало, и слушали внимательно. Интересовались и делами в тылу.

Но совершенно не получалась у меня беседа о подвиге Александра Матросова. Ведь полк, в котором служил и совершил свой подвиг комсомолец, Герой Советского Союза А.Матросов, входил в состав 10-ой гвардейской армии. Мне просто не поверили, и дружно начали обсуждать, почему такого не могло быть. Трудно было понять штрафникам, что есть такие понятия, как долг, честь и совесть. Не сумел я их в этом убедить.

Сердце взволнованно забилось, когда справа от дороги показались Пушкинские Горы, уже освобожденные от гитлеровцев. Очень хотелось попасть туда, хотя бы на часок. Весь этот день я рассказывал о великом русском поэте, читал наизусть многие стихи и отрывки из «Евгения Онегина». О Пушкине я знал значительно больше, чем это предусматривалось программой средней школы.

В общем, беспокойная досталась нам маршевая рота и мы облегченно вздохнули, когда ее передали в часть, для которой она и предназначалась. Несколько дней отдыхали, шлепая по апрельским лужам и бездорожью, разыскивая свой запасной полк, который так же неведомыми путями следовал на новое место дислокации вслед за наступающей армией. Наконец, добрались до назначенного нам места. Полк еще не прибыл. Зато под командой командира взвода, самого пожилого в полку лейтенанта, прибыло новое пополнение. Да еще какое!

Целая рота девушек снайперов, выпускниц Подольского училища. Одетые в новенькое солдатское обмундирование, хорошо обученные, вымуштрованные в строевом отношении и все как одна, как мне тогда показалось, красавицы. Они уже обжились в лесу. Построили добротные шалаши из еловых веток, перед шалашами горели костры, весело потрескивая сухим валежником, а над кострами котелки с кипящим варевом и чаем. Прямо лесная сказка в апрельском лесу. Наступила ночь. Снайперши устроились на ночлег в своих уютных шалашах, да и офицеры с которыми мы полмесяца мыкались по псковским дорогам, не стали долго отнекиваться, когда были приглашены переспать в тех же девичьих шалашах.

Я же нашел ель погуще, устроил под ней логово из веток той же самой ели, да и улегся, подстелив одну полу шинели под себя, другой накрылся, положив вещевой мешок под голову вместо подушки и натянув поглубже на уши шапку-ушанку. Привычно, удобно и никакого тебе беспокойства. На следующий день прибыл и наш полк в полном составе. Наступили очень хлопотные, трудные дни устройства на новом месте. Надолго ли? Приступили к выполнению своих обязанностей, я, как и раньше комсоргом.

Комсорг полка и замполит батальона, строго настрого предупредив, что работа в роте девушек снайперов – это моя главная забота. Это, конечно, мне было хорошо известно и без них. Ведь Подольское училище и создавалось по инициативе ЦК ВЛКСМ и комплектовалось по добровольному призыву комсомола, потому, естественно, что ЦК интересовался судьбой своих подопечных. А вот как организовать и строить работу с ними, это для меня был темный лес.

Во-первых, все они, по крайней мере, большинство, были пограмотнее меня в общеобразовательном плане, прошли более основательную подготовку, да и вообще были более развитее, чем я 20-тилетний деревенский парень. А главное был у меня кое-какой опыт работы с молодыми солдатами, да понемногу стал привыкать с офицерами вести работу. А тут такой необычный контингент – целая рота девушек. Поневоле расстроишься.

Но совершенно не бывалое дело – вызвал командир батальона и, пожалуй, за всю практику моей комсомольской работы, потребовал план работы, и все, что было мною написано и даже согласовано с замполитом, признал никуда негодным и лично сам продиктовал мероприятия, которые было необходимо подготовить и провести. Комбат вызвался выступить на комсомольском собрании с докладом, и со знанием делал толковые указания по подготовке собрания, а главное определил основную цель. Собрание должно быть встречей активных участников боев с прибывшими девушками-снайперами. И уж до чего же я сам не додумался, комбат посоветовал пригласить на собрание комсорга из соседнего батальона – старшего лейтенанта Фролову Марию. И попросить ее рассказать о воинах девушках гвардейской армии, об их боевых делах. Да и сама Маша заметно выделялась среди десятка мужчин – освобожденных комсомольских работников, и боевитостью, и количеством наград, а самое главное опытом комсомольской работы и авторитетом в полку.

Надо отметить, что собрание произвело сильное впечатление на комсомольцев, да и на самих девушек. В их сознании романтика войны стала уступать место пониманию суровой тяжелой действительности. На мой взгяд, самое трудное на войне, что угнетающе действует на человека – это чувство страха. Такие моменты бывают не так уж часто, даже на самой передовой, в непосредственном соприкосновении с противником. В основном с момента, когда до тебя довели задачу на предстоящий бой (наступательный или оборонительный), до начала боя, затем чувство страха, тревоги сменяется боевым возбуждением, или как его обычно называют «бесстрашием». В вообще чувство страха, это естественная реакция живого организма на предстоящую опасность для жизни, как например, другое чувство: чувство голода – сигнал на недостачу питательных веществ в организме. Отсутствие чувства страха – противоестественно. Все дело в том, как тот или иной человек владеет собой и проявляет эти самые эмоции. «Сильнее всех – владеющий собой», - где-то прочитал недавно.

Самое трудное на войне – это быт. То есть, повседневность, в которой живет каждый человек в любой обстановке. В каких условиях живешь, спишь, ешь, умываешься, бреешься, ну и все остальное. Отсутствие элементарных санитарно-гигиенических условий, необходимых принадлежностей женского туалета (солдатская норма вещевого довольствия не предусматривала такие детали – те же кальсоны и мужская нательная рубаха) делала жизнь солдата женщины на войне во много раз труднее, чем у солдата мужчины.

И это надо было учитывать в работе девушек-снайперов. Ничего путного у меня в работе с ними не получалось. Поэтому, выполнив все необходимые формальности (постановка на учет, прием членских взносов), все остальное передал комсоргу роты, очень милой, красивой, а главное деловой и грамотной девушке по имени Ксения педагогу из Брянской области, а сам постарался без крайней необходимости в роте не появляться.

Тем более что работы в других ротах, да и проведении общебатальонных мероприятий, хватало. До конца войны со многими из девушек-снайперов приходилось встречаться при различных обстоятельствах. Многие из них стали орденоносцами, были награждены боевыми наградами (медалями).

Хорошо запомнился комсорг полка, капитан – комсомольский работник с довоенным стажем. Его отличали такие качества как природный ум, интеллигентность, эрудиция, настойчивость в достижении задуманного и хорошие организаторские способности.

Однажды летом 1944 года задумал он организовать комсомольско-молодежный лекторий, с тем, чтобы всех прибывающих в полк комсомольцев знакомить с историей и боевыми традициями комсомола. Разработал тематику и план лектория, график чтения лекций и проведения бесед. Собрал нас комсоргов батальонов, ознакомил со своей задумкой и строго-настрого приказал в течение недели приготовить конспекты по заданным темам и принести к нему на утверждение. Не особенно серьезно отнеслись мы к его затее. Подумалось. Что закрутится в повседневных делах и отложит свои намерения в долгий ящик. Да и у нас дел чисто формальных, но строго обязательных, хватало на целый день. Ежедневно в батальон прибывали десятки людей и выбывали то же. Только успеть поставить на учет прибывших комсомольцев, снять с учета убывающих, принять членские взносы, подобрать и проинструктировать комсоргов в маршевые роты.

Не особенно мы поверили, что возможно в полевых условиях подготовиться, а главное выбрать время для проведения задуманных комсоргом бесед. Однако наши расчеты не оправдались. Ровно через неделю пригласил нас комсорг полка с конспектами на проверку.

И надо же случиться, что два младших лейтенанта, я и комсорг третьего батальона Гусев пришли намного раньше намеченного времени. И были довольны собой: «Вот какие молодцы не опоздали, хоть за это ругать не будут». Сидим на пенышках, толкуем о том, о сем, на солнышке греемся, благодать. Прошел мимо комсорг полка: «Значит уже пришли? Молодцы», - похвалил он нас и посмотрел на часы. Мы были довольны. В точно назначенное время нас пригласили в землянку, и совещание началось. Кое-кто опоздал. Когда же собрались все, комсорг прервал на слове очередного докладчика, а им был Гусев, который что-то мекал и экал, придумывал причины, почему не успел подготовить конспект к сроку, и конечно при этом ссылался на свою занятость. Так вот, прервал его комсорг и начал отчитывать опоздавших. Но вывод был его для всех неожиданным. Он заявил примерно так: «Опаздывать, конечно, не допустимо. Военный человек должен быть точен во всем. Но опоздавшего можно понять. Возможно, он у себя в батальоне действительно был занят неотложным делом, которое важнее любого совещания и заседания. Но совершенно непонятно почему Гусев и Горбатов пришли за час до назначенного времени. Мне кажется, что они просто бездельники или не умеют работать». Вот так «молодцы»!

Это был очень предметный и поучительный урок. И как бы не было обидно, что «служебное рвение» так оценило начальство, я значительно позже убедился в его справедливости. А выступать с запланированными лекциями по истории комсомола каждому из нас все-таки пришлось не только в ротах своего батальона, но и в ротах соседнего батальона. Не умел наш комсомольский руководитель отступаться от задуманного, но зато умел твердо проводить в жизнь принятые решения.

На мою долю досталась тема: «Комсомол в годы гражданской войны». А я еще в четвертом классе успел прочитать «Как закалялась сталь» Н.Островского, «Школа» А.Гайдара и все, что было написано о гражданской войне к тому времени. Неоднократно я перечитывал их и после. Память у меня была хорошая, и это мне помогало выступать без каких-либо конспектов и текстов, имея на руках небольшой план со справочным материалом. Вроде бы получалось. Хорошо остался в памяти семинар комсоргов полков и батальонов в масштабе армии. О том, какое ему придавали значение, свидетельствует, хотя бы то, что в президиуме от начала до конца находился весь Военный Совет 10-й гвардейской армии во главе с командующим М.И.Казаковым.

Тема доклада «Формы и методы комсомольской работы в наступательном бою». Сама постановка вопроса делала много ясным. Перед нами города Прибалтики. Впереди Рига. Значит, будем наступать. Да и сам госпиталь, где проводилось совещание, был безлюден. В нем оставались только врачи и обслуживающий персонал. Кого можно было выписать - выписали и отправили в части. Кому было необходимо длительное лечение – эвакуировали в тыл. Госпиталь готовился к приему большого количества раненых. И доклад, и также выступления командующего и члена Военного Совета подтверждали наши догадки. Конечно, нам не договорили что, где и когда. Нас учили, что нужно делать практически для морально-политической подготовки комсомольцев и молодежи к наступательным боям, обращаясь, в основном, к прошлому опыту.

Совещание было коротким. В пределах двух часов. «А теперь будем отдыхать» - объявил командующий. Сфотографировались вместе с командованием армии и отдельно группами и частями. В оставшееся до обеда время была предоставлена возможность каждому участнику совещания обратиться с любыми вопросами к руководству армии вплоть до командующего. И командующий, и член Военного Совета, и начальник политотдела армии беседовали со всеми, кто к ним обращался, и даже с теми, кто не обращался. Это были откровенные вопросы, разговоры, беседы о жизни и фронтовом быте и просто о личных делах. Никогда до этого, до сего дня мне не приходилось видеть ничего подобного, ты как бы становился сопричастным к большим и нелегким заботам высокого начальства и заботы командования становились и твоими заботами, и огромная ответственность командования становилась твоей личной ответственностью и долгом. «В дружеской обстановке», как теперь пишут, то есть на равных, проходил и обед, который старательно приготовили госпитальные повара. И совсем уже неожиданным, когда на столах появилась водка – бутылка на двоих. Это был, как нам растолковали, подарок от командования. Что ж от подарков не принято отказываться. Когда моим напарником по столу, а, следовательно, и по бутылке, оказалась лейтенант Мария Фролова, то я был чрезвычайно доволен и с готовностью ухватился за бутылку, втайне надеясь себя не обделить. Но не тут-то было. Отобрала Маша у меня посудину и распорядилась по своему усмотрению. Себе – стакан, мне – половину. Точно в такой же пропорции и на второй раз разделила. Да еще и в пьянстве упрекнула.

После обеда дали возможность поспать в госпитальных палатах. Затем показали кинофильм. Прекрасный получился семинар или собрание комсомольского актива. Отдохнули замечательно и кое-чему научились.

Вскоре армия перешла в наступление. А я снова оказался в армейском госпитале, где мне сделали очередную операцию. Госпиталь располагался вблизи латвийского города Мадона. И то, что не удалось сделать врачам в тыловых госпиталях, в Москве и других, неплохо получилось в полевых условиях. Осколок мины, который в течение полутора лет нигде не удавалось извлечь, армейские хирурги удалили, и когда я очнулся от наркоза, дали им полюбоваться. Меленький, не больше копеечной монеты, ржавый кусок железа, а, сколько от него было неприятностей. Постоянное нагноение и свищи неоднократно выводили из строя.

Пока я в течение месяца кантовался в госпитале, соединения армии ушли далеко вперед, освободили Ригу. Вместе с армией переместился и наш 20-й запасной полк, который располагался между Тукумсой и Либавой, где, как отмечалось в докладе Верховного Главнокомандующего, Маршала Советского Союза И.В.Сталина, в ноябре 1944 года на торжественном собрании, посвященном 27-й годовщине Великой Октябрьской Социалистической революции, наши войска «доколачивали», окруженную и прижатую к морю, группировку гитлеровских войск в Курляндии. Вернувшись из госпиталя в свой полк, я был принят в члены ВКП(б). Мне было присвоено звание «лейтенант» и уже исполнилось 20 лет.

А поскольку, после операции я стал вполне пригоден к строевой службе, в конце декабря 1944 года был направлен в расположение политотдела армии, где в течение нескольких дней находился в резерве, выполняя различные поручения в ожидании назначения.

Приходилось дежурить по политотделу, бывал в различных частях тыла армии. В начале января 1945 года был назначен комсоргом 1-го батальона 90-го гвардейского стрелкового полка 29-й гвардейской Краснознаменной, ордена Суворова 1-й степени Ельненской дивизии. Командовал полком гвардии подполковник Пахалюк. Командир дивизии гвардии полковник Лазарев. В состав дивизии входил 87-й гвардейский полк, которым командовал 22-хлетний подполковник Герой Советского Союза Иван Моисеевич Третьяк, человек не только смелый и отважный, но и талантливый и решительный военноначальник, которому не чужды были и острый ум, и трезвый расчет и богатый опыт. О нем в дивизии, да и во всей армии, слагались легенды, как и во всякой легенде, правда переплеталась с вымыслом.

Книга командующего Дальневосточным военным округом, генерала армии, Героя Советского Союза и Героя Социалистического труда Ивана Моисеевича Третьяка «Храбрые сердца однополчан», которую, я прочитал 35 лет спустя после войны, помогла мне восстановить в памяти, а главное правильно осознать события последних 2-х месяцев войны, в которых я непосредственно участвовал, так как многое оставалось неясным. Нет, память не подводит меня. И все, о чем я пишу совершенно достоверно, в чем я абсолютно уверен, что это было действительно так, что я видел своими глазами, то есть я участник, очевидец того или иного события, то есть свидетель (от слова видеть).

При малейшем сомнении, а не слышал ли я о том или ином событии, эпизоде, факте от кого-либо или не прочитал ли в газетах того времени, я сейчас не пишу. Но ведь кругозор комсорга батальона настолько ограничен рамками действия батальона, то есть в пределах видимости невооруженным глазом, что понять место своего батальона в масштабах действий дивизии, или даже полка не представляется возможным. Каждый видел и понимал войну со своей колокольни. Одно дело солдат, который видит своих только товарищей по отделению и выполняет команду своего сержанта, он понимает и оценивает события по-своему, в отличие, скажем от командира взвода или роты. Совершенно другое дело командир полка, я уже не говорю о вышестоящем командовании. Да и комсорг батальона способен судить и понимать действия своего батальона только в пределах поставленных батальону задач, и не больше. Поэтому я и написал, что только книга командира 87-го гвардейского стрелкового полка помогла мне понять, что же произошло с нашим 90-м гвардейским, как его полупрезрительно назвал И.М.Третьяк «полуполком Пахалюка».