code type Cyrillic "UTF-8"
Горбатов П. В.
НА КАЛУЖСКОЙ ЗЕМЛЕ
В марте 1942 года 185 запасной стрелковый полк 49-й армии, в котором я проходил курсы молодого бойца, располагался в лесу на окраине г. Кондрово. Жили в огромных, вмещающих целую роту землянках.
В середине апреля в составе маршевого батальона, сначала поездом до ст. Мятлевской, а затем пешком до г.Юхнова прибыли на фронт. Меня определили в минометную роту 740 с.п. 217 стрелковой дивизии, которая в ходе зимнего наступления 1941-1942 года освободила д.Павлово на западном берегу р. Угра и закрепилась на там.
Когда же весной сошел лед, отдельные подразделения частей дивизии были отрезаны полноводной рекой. Так образовался Павловский плацдарм, в нескольких километрах от поселка Климов завод, занятого немцами. Тылы минометного батальона 740 с.п. находились на левом (восточном) берегу Угры, а роты на плацдарме в д.Павлово на правом.
Впрочем, деревни как таковой не было. В ходе боев она была полностью сожжена и разрушена.
«Малая земля» за Угрой представляла собой «пятачок» площадью 3-4 квадратных километра. Примерно полтора километра в глубину от берега реки и километра два по фронту.
Слева и справа на самом берегу реки гитлеровцы соорудили мощные дзоты и перекрестным пулеметным огнем полностью перекрывали доступ на плацдарм. Только ночью с большим риском можно было добраться туда на надувных резиновых лодках.
Немцы непрерывно освещали реку ракетами и если замечали какое-либо движение, немедленно открывали огонь. И, тем не менее, с наступлением темноты до рассвета переправа действовала, несмотря на значительные потери. Надо было доставлять боеприпасы, продовольствие, вывозить раненых.
Как нам объяснили, с этого плацдарма предполагалось начать наступление, чтобы соединиться с 33-й армией генерала Ефремова, которая оказалась в окружении в начале 1942 года в районе Вязьмы.
И первое мое боевое задание состояло в том, чтобы каждую ночь доставлять еде минометчикам на противоположный берег. Повар наполнял большой термос супом, а старшина вещевой мешок сухарями, сахаром и всем остальным, что полагалось солдату на сутки.
Чтобы переправиться через Угру и вернуться назад, уходила целая ночь. Надо было дождаться очереди на лодку, переправиться на ней через реку, найти роту, раздать минометчикам все, что привез и вернуться назад, самым трудным был путь в несколько десятков метров через реку. Сидишь не прикрытый в резиновой лодке, а справа и слева вдоль русла реки тебе преграждают путь разноцветные трассы пулевых очередей, которые сопровождают от берега до берега.
Так и проходили первые дни, вернее ночи моей фронтовой службы.
Попытки расширить плацдарм и соединиться с окруженными частями 33-ей армии предпринимались, но оканчивались безрезультатно.
В начале мая я был откомандирован во вновь сформированный учебный батальон 217 с.д., который находился во втором эшелоне дивизии.
В июне произошло два замечательных события в моей жизни. Исполнилось 18 лет и я стал комсомольцем. Хорошо запомнился митинг, на котором зачитывался приказ народного комиссара обороны № 227 «ни шагу назад» таков был его общий смысл. На юге разворачивалась гигантская битва. Враг рвался к Сталинграду и на Кавказ. Наши войска, оставляя города, отступали.
В приказе Наркома определялись суровые мероприятия, чтобы остановить наступление врага. Вводились заградительные отряды, штрафные роты и батальоны. Приказ был обращен к каждому солдату и командиру, к их совести, чести и достоинству. Впечатление было незабываемое.
По окончании учебы, в конце июля, я вернулся в свой минометный батальон и был назначен командиром минометного расчета 50-ти миллиметрового ротного миномета. На переднем крае существенных изменений не произошло.
А через несколько дней дивизия приняла участие в боях, о которых я хочу рассказать. Навсегда остались в памяти бои, которые развернулись в июле-августе 1942 года на территории Ульяновского, Думиничского и Сухиничского районов. О них в сводках Совинформбюро сообщалось кратко: на остальных фронтах бои местного значения.
В начале августа нашу 217 стрелковую дивизию сняли с участка фронта северо-западнее Юхнова и форсированным маршем перебросили на новый фланг Западного фронта в состав 16-й армии, которая вела ожесточенные оборонительные бои на рубеже реки Жиздра в районе села Б.Колодези, Чернышено и Плохово.
Шли непрерывно целые сутки, с двумя непродолжительными остановками на обед и ужин и сразу с хода вступили в бой против вражеских войск, наступавших на Сухиничи. К середине дня наступавшие немцы были остановлены, а во второй половине дня дивизия перешла в контрнаступление. К вечеру 740 стрелковый полк и другие части дивизии освободили село Б.Колодези и вышли к реке Жиздре.
Минометная рота, где я был командиром минометного расчета, заняла позиции у ограды церкви. Мы еще не успели окопаться и установить минометы, как из-за Жиздры немцы открыли ураганный огонь. Снаряды рвались кругом и в огороде церкви и среди могил кладбища. Расчеты залегли на земле, не имея укрытий. У кого были лопаты, лежа окапывались. Безлопатным ничего не оставалось делать, как лежать, распластавшись на земле, прикрываясь от снарядов и осколков собственной спиной. Среди них был и я.
Очевидно, плохо мы усвоили солдатскую науку – «лопата – друг солдата», которую нам внушали в учебном батальоне. В результате некоторые поплатились жизнью или ранениями. Я же отделался сравнительно легко. Когда почувствовал сильный удар в спину и схватил рукой тяжелый, обжигающий пальцы осколок, сильно испугался: ну вот и тебе досталось! К счастью осколок был на излете, угодил в поясной ремень, и все обошлось без последствий. Но уже до самого конца войны я никогда не расставался с малой саперной лопатой.
Почему многие из нас остались без лопат?
А все дело в том, что когда дивизия, растянувшись на многие километры по пыльным проселкам Юхновского, Мещевского и Сухиничского районов, спешила в район боя, сотни бойцов, изможденных жарким августовским солнцем и усталостью, постарались избавиться от лишнего груза. Кто поопытнее, избегая глаз командиров, потихоньку оставляли в кустах противогазы и другие вещи, без которых можно обойтись в бою.
А некоторые, в том числе и я, улучив удобный момент, освободились от лопатки, которая с каждым километром становилась все тяжелее, оттягивая поясной ремень, на котором кроме лопаты размещались патронташи с патронами, гранаты РГД, да еще и стеклянная фляга с водой.
Так я и остался без лопаты. А без нее в бою, как без рук. Пришлось пальцами царапать землю, чтобы нагрести земли для защиты головы.
Солнце клонилось к закату, надвигалась ночь. Артиллерийский огонь начал ослабевать, а с наступлением темноты и совсем прекратился. Только за Жиздрой немцы непрерывно освещали ракетами реку и прилегающий к ней лес.
Привезли обед, а заодно и ужин. Теперь можно и отдохнуть после изнурительного суточного похода и непрерывного, с утра до позднего вечера, боя.
Но коротким был отдых в эту ночь. Еще солнце не выкатилось из-за горизонта, а прибрежный луг был покрыт густым туманом, как нас подняли и первый стрелковый батальон 740 стрелкового полка, которому была придана наша минометная рота, в предбоевых порядках, то есть развернутый в линию взводных колонн, начал спускаться из Б.Колодезей к берегу Жиздры, через луг, который начинался сразу за околицей.
С ходу, в брод, поднимая над головой оружие, перешли реку, промокнув с ног до головы. Немцы, закрепившиеся в прибрежном лесу, метрах в пятистах от берега, переправе не мешали.
Из минометной роты вместе со стрелковыми ротами форсировал реку только наш взвод ротных минометов, а два взвода батальонных минометов (82 мм) оставались на левом берегу. Углубившись немного в лес, стрелковые роты развернулись в цепь и начали окапываться.
Хотя по всем правилам ротным минометчикам полагалось занимать позиции в 100-200 метров и примерно на таком же расстоянии передвигаться вслед за наступающими стрелками, подходящей поляны для оборудования минометных позиций не нашлось, сзади река, а кругом лес. А в лесу из минометов стрелять нельзя – мины будут рваться над твоей же головой или над головами впереди идущих стрелков.
Командир взвода подобрал подходящую поляну на правом фланге батальона, причем не позади, а несколько впереди изготовившихся для наступления стрелковых рот. Казалось, ничто не предвещало бури. Раннее солнечное летнее утро. Тишина. Только щебет птиц нарушал ее.
Вдруг (для солдата это всегда вдруг, так как он никогда не знал и не должен был знать, когда начнется наступление) из-за реки донесся гром начавшейся артподготовки, а через несколько секунд над нашими головами понеслись сотни снарядов и мин обороняющегося противника. Минут через 20 артиллерийский огонь был перенесен в глубину обороны противника. Пехота поднялась в атаку.
Много раз после войны в кинофильмах приходилось видеть атаку, приходилось об этом читать в книгах. Совсем как на учениях. Может быть те атаки, в которых мне приходилось участвовать не типичны, но то что я пережил, ничуть не похоже на киношные атаки.
Когда мимо нашего взвода бегом, с широко открытыми неизвестно что орущими ртами, и обезумевшими от страха глазами, проносилась многосотенная толпа, беспорядочно стреляя из всех видов оружия, то это не походило на стройные цепи атакующих в кино или на учениях.
Немного надо времени, чтобы пробежать триста-четыреста метров, сближаясь с противником, путь был покрыт трупами и сотнями ползущих в тыл или лежавших в ожидании помощи. Атака захлебнулась. Оставшиеся в живых начали окапываться. Вслед за батальоном сменили позицию и мы.
Во взводе тоже появились раненые. В том числе и наводчик моего миномета Вася Пучков из д. Кашенки Карамышевского сельсовета, с которым вместе учились в Полотняно-Заводской семилетке.
Был поврежден и миномет. Командир взвода приказал мне и наводчику вернуться в роту, отнести миномет и принести мины. Возвращаться-то надо под интенсивным артиллерийским огнем противника, снова переправляться через реку. Побежали мы к берегу. Вокруг рвутся мины, снаряды, через каждые 10-15 шагов падаем на землю.
На берегу лежали и сидели раненые в ожидании эвакуации через реку. И среди них Саня Плешаков, тоже мой одноклассник из деревни Грибаново. Перед войной он учился в Калужском гидромелиоративном техникуме. Сидит на песочке со спущенными штанами, а на бедре зияет огромная рана. «Тебе хорошо» - говорит. «Еще неизвестно кому лучше» - ответил я «Вот попадешь в госпиталь и будешь там загорать месяца два-три. Мечта».
Жив остался Саня. После войны не раз встречались. Окончил он свой гидромелиоративный. Так вот, поговорили минутку-другую, отдышались от бега с препятствиями, да и полезли с напарником второй раз за день в речку прохладиться. А в реке высокие фонтаны от падающих снарядов и маленькие фонтанчики от разлетающихся осколков.
Обошлось и на этот раз. Выскочили на левый берег, вылили воду из ботинок, да и пошли искать роту. Хорошо здесь. Тыл. Немцы сюда не стреляют. Для них главная забота переправа, да те, кто на их берегу.
Тыл понятие очень относительное. Для бойцов стрелковой роты, да и для нас ротных минометчиков, тыл – это старшина и писарь-каптенармус, которые организовали пункт боепитания где-то метрах в трехстах от переднего края. Да еще повар с кухней.
Для батальона тыл – это хозяйственный взвод, медицинский пункт, штаб. Это уже в двух-трех километрах. Полковой тыл по солдатским понятиям совсем далеко, где не война, а что-то вроде дома отдыха. Я уж не говорю о тыле дивизии или армии. Туда рядовому солдату дороги нет, разве только когда ранят.
Так что для батальонных минометчиков роты левый берег реки не был тылом. Они находились на своем переднем крае и вели интенсивный огонь по противнику. Именно по выстрелам мы очень быстро нашли свою роту. Минометчик всегда отличит характерные звуки выстрелов миномета от орудийных.
Командир роты приказал нам пообедать, а старшине заполнить наши лотки минами, да еще приготовить один ящик на двоих, ничего себе нагрузочка. Ведь в ящике около сорока килограммов, да еще по два лотка на каждого по четырнадцать мин в одном. Не считая вещей, которые приходилось таскать повседневно: винтовка, лопата, фляга и так далее.
Делать нечего. Пошли на передовую. Дорога уже знакомая и совсем не далеко. Метров пятьсот по лугу, речку перейти третий раз за полдня по шею в воде, а там совсем рукой подать. Не ушел далеко батальон. Немцы не пустили.
Постепенно бой стал утихать. Есть предел сил человеческих и боеприпасы поизрасходовались, конечно еще стреляли и с той и с другой стороны, но это дело обычное. На войне всегда стреляют. Притащили мы мины во взвод благополучно. Командира взвода уже нет. В госпиталь отправили. За него командует старший сержант. Раздали мины расчетам по десятку на миномет. Много ли мы могли принести вдвоем? Ведь в каждой по восемьсот грамм. Окопались.
Вырыли индивидуальные ячейки-щели, в которых можно сидеть, укрывшись с головой, ни пуля тебя не достанет, ни осколок снаряда не возьмет. Прямое попадание снаряда или мины дело редкое. К вечеру артстрельба прекратилась, только по инерции строчили пулеметы и автоматы и гулко бухали винтовки, да в ветках деревьев щелкали разрывные пули – изуверское достижение немецкого технического прогресса.
Стали подходить свежие подкрепления. Дело ясное – будем снова атаковать. Мимо нашей позиции прошел взвод красноармейцев и среди них я увидел своего односельчанина одногодка (1924 года) Тимофея Козлова. Поговорить не удалось. Это были его последние шаги по земле. На следующий день он был убит.
Когда стемнело появился и старшина нашей роты в сопровождении подносчиков.
Они принесли в термосах обед и заодно ужин, а также паек на следующий день. Не забыли и наркомовские сто грамм. Принесли два ящика мин и патроны к винтовкам. Жить можно, и воевать тоже. Командира взвода вызывал комбат, он скоро вернулся и поставил задачу: «Завтра будем наступать. А сейчас осмотреть оружие, а потом спать». А кому неизвестно, что «спать» и «обедать» самые приятные команды для солдата.
Расселись мы по своим индивидуальным окопам-ячейкам, скрючившись в три погибели и стали спать, выставив охранение из двух человек. А утром снова началось то, что и вчера было. Из-за реки ударили пушки и минометы, роты закричали «ура» и еще что-то непонятное почему-то поминая через каждое слово чужую мать. Стреляли и мы из своих минометов на самую короткую дистанцию. Но с места не двигались. Некуда было. Впереди атакующие стрелковые роты, а еще немного подальше яростно отбивающие атаку немцы.
Немецкая артиллерия и минометы ураганным огнем положили наступающих на землю, а мы залезли в свои щели. И тут началось такое, что можно пережить или не пережить только один раз. Над нашими головами появились юнкерсы 87, круто вошли в пике и с ужасающим воем понеслись на наши головы. Казалось вот-вот врежутся в землю. Уже стали видны летчики в кабинах, которые внимательно смотрели на землю. Из фюзеляжей посыпались бомбы. И больше я ничего не видел.
Я просто не в состоянии описать чувства. На это писатели мастера, у которых из рассказа в повесть перекочевывает избитый прием: и тогда он вспомнил деревню родную, девушку у ручья и седую мать старушку с ухватом у печи и так далее.
Человек в такие моменты в своих чувствах и мыслях теряет связь и с прошлым, и с будущим, и с близкими, и с дальними и даже с соседями по окопу. Он остается один и в пространстве и во времени. Все мышцы тела сжимаются в один тугой комок. Человеку хочется стать незаметным, невидимым, превратиться в комара, в пылинку. Он всеми силами прижимается к земле и молится неведомо какому богу: «Господи пронеси».
Впрочем, подобную ситуацию хорошо показал актер и режиссер С.Бондарчук в кинофильме «Они сражались за Родину». На мой взгляд, это единственный фильм, который приблизительно верно показал, что такое война для солдата во всей ее неприглядной «красоте». Кстати, в этот момент я своими боками почувствовал, что расхожее выражение «земля дрожит» это не художественный вымысел, а реальное явление не только при землетрясении, но и когда бомбят. Земля действительно дрожала. После такой бомбежки нечего было и думать о продолжении наступления. Так закончился второй день боев на «малой земле» за Жиздрой.
А ночью немцы сами отошли на новые позиции. Мы продвинулись им вслед. В книге «Когда бушуют грозы» о событиях мною описанных сказано предельно кратко: «К 20 августа вражеское наступление на всех направлениях было остановлено. Через два дня войска 16-ой и 61-ой армий перешли в контрнаступление, к концу месяца отбросили противника за Жиздру и Вытебеть и частично восстановили утраченные позиции». А в сводках Информбюро и того короче: «На других участках без перемен». Как я убедился позже, эти самые бои местного значения, когда ни одна сторона не имеет значительного успеха, - самые трудные и кровопролитные.
Наступило затишье. А вместе с ним и нелегкие фронтовые будни. Началось строительство прочной, долговременной обороны, каждый солдат становился землекопом, лесорубом, плотником и другим специалистом. Рыли траншеи, ходы сообщения общего профиля, строили блиндажи в два-три наката, ДЗОТы и оборудовали огневые позиции для минометов, командные и наблюдательные пункты.
Работали в основном ночью, без всяких норм выработки, до кровавых мозолей на руках и полного изнеможения. Не успели обжиться на новом месте, как из роты пришел посыльный и передал приказание командира, чтобы два расчета с личным оружием и вещами явились в роту, и назвал пофамильно какие расчеты. В том числе и мой. В роте долго не задержались, старшина коротко сказал: «Пойдемте со мной» и повел.
Через некоторое время пришли в небольшой овраг, заросший кустарником. Там уже была большая группа солдат, сержантов и офицеров. Старшина доложил сидевшему на пеньке лейтенанту о нашем прибытии, пожелал успехов на новом месте службы и ушел.
Когда нас после длительной неразберихи, наконец пристроили, то стало все ясно. Как оказалось все мы, прибывшие в овраг, стали называться отдельной лыжной ротой 740-го стрелкового полка. Такие же роты были сформированы и в других полках дивизии. Это было 13 сентября 1942 года.
А еще через несколько дней все вновь образованные роты сведены в отдельный лыжный батальон 217-ой стрелковой дивизии.
Создать новую часть всегда нелегко, но еще труднее превратить ее в боеспособную, дисциплинированную, организованную, обученную, а главное, понимающую свои задачи и умеющую их выполнять боевую единицу.
Организационный период длился около месяца в лесном массиве вблизи с. Б.Колодези. А затем батальон передислоцировался в большой, длинный овраг и лес между Б.Колодезями и д.Чернышено и там прочно и надолго обосновался. Наша первая рота расположилась в нескольких сотнях метров от берега Жиздры. Отрыли траншею, построили землянки и блиндажи и приступили к учебе.
И тут же сразу выяснилось, что абсолютное большинство личного состава, в том числе командир роты Рябов и командиры взводов не имеют никакого понятия о лыжах.
Они с недоумением рассматривали наставление по лыжной подготовке, где были изображены рисунки лыж, креплений, правила спуска или подъема «елочкой» или «лесенкой». Как оказалось, лыжный батальон в основном своем составе формировался из только что прибывшего в дивизию пополнения. А они прибыли из Средней Азии. Много было узбеков, туркмен, киргизов и таджиков. Командир роты лейтенант запаса Рябов был художником из города Фрунзе. И политрук роты тоже из тех же краев.
А уже был октябрь, скоро становиться на лыжи, хотя их еще не привезли. Наконец выпал снег, появились в роте лыжи. Выдали нам, как и полагается, белые маскировочные халаты и стали мы заправскими лыжниками. Только большинство на лыжах ходить не умели. В ноябре меня приняли кандидатом в члены ВКП(б), присвоили звание старшего сержанта и назначили заместителем политрука и комсоргом роты.
Так и пришлось мне, наряду с обязанностями заместителя политрука и комсорга, выполнять роль внештатного инструктора по лыжной подготовке. Занятия примерно проходили так. Выстраивалась рота у крутого склона оврага. Командир зачитывал главу из наставления, а потом приказывал мне показать на практике. Я спускался вниз и поднимался вверх, используя приемы, о которых говорилось в наставлении. Затем по очереди один за другим эти приемы повторяла вся рота. Спускались все более-менее благополучно, правда большинство или на спине или кувырком через голову. А вот с подъемом было значительно сложнее.
Конечно, не только я один понимал кое-что в лыжах. В каждом взводе находились умельцы, в основном калужане и туляки. Они-то и были опорой командиров в обучении. Тренировались упорно, с утра до вечера, и уже в конце декабря стали ходить в дальние лыжные переходы, сначала в составе роты, потом и батальона.
Обычно рано утром раздавалась команда «тревога», затем – «на лыжи становись» и вся рота в полном боевом снаряжении с оружием, пулеметами, ротными минометами и всеми личными вещами отправлялась в поход. Шли через лес, через кустарники и овраги, выходили на открытое место, где уже стояли мишени, выполняли упражнение по стрельбе, затем снова углублялись в лес, где уже ждал обед. После обеда все повторялось снова, только обязательно километр или два проходили в противогазах и стреляли в противогазах, да еще практически отрабатывали какую-либо задачу.
К вечеру заходили в лес, где ждала кухня с горячим чаем. Потом поступала команда «отбой», надо ложиться спать. А как? Мороз до тридцати. Костров разжигать нельзя, немцы засекут, да и ненароком угостят снарядом. Наломаем «лапника», то есть веток от елей и сосен, настилаем на снег, да и уляжемся поплотнее прижавшись друг к другу. Если бы не дрожали, то и замерзнуть могли невзначай. На рассвете возвращались домой в свои родные землянки и блиндажи.
Труднее для меня было овладеть новым делом – быть заместителем политрука и комсоргом роты. С обязанностями политрука я научился справляться довольно быстро. Рассказали, что надо делать ежедневно, я и старался делать, как учили. С утра, перед началом занятий ежедневно проводились в роте политбеседы. Их в основном проводил политрук, иногда командир роты и командиры взводов. Изредка привлекали и меня.
После политбеседы, когда рота приступала к занятиям по боевой подготовке, мне полагалось прочитать все газеты, поступившие в роту, подобрать наиболее актуальные, как сейчас говорят, материалы, которые необходимо было прочитать вслух во всех взводах и в отделениях, показать и политруку и после его одобрения, в обеденный перерыв обойти взвода, встретиться с агитаторами, раздать газеты и дать задание, что надо прочитать. Не забывал напомнить, чтобы прочитанные газеты, были распределены между солдатами по справедливости. Хотя бы четверть газетного листка должна достаться каждому. Ведь газетная бумага была нужна не только курильщикам, а на каждого по газете не хватало.
Так же по поручению политрука приходилось каждому солдату лично вручать конверты, если они были (их всегда не хватало, отсюда знаменитые фронтовые треугольники), а также бумагу для писем. Хотя это и требовало много времени, но была полная уверенность, что каждый солдат имеет возможность написать письмо.
И этим нужно было заниматься по линии партийно-политической, так как обычный канал снабжения и распределения (старшина, помощник командира взвода, командир отделения, солдат) частенько не срабатывал. Проще говоря, по разным причинам газеты, конверты, бумага где-то оседали и до солдата не доходили. А они порой бывали важнее хлеба. Да и бывали случаи, когда кое-кто поприжимистей и пытался обменять их на хлеб или махорку, а то и на «наркомовские» сто грамм.
Поэтому политрук лично сам следил за распределением солдатского пайка между взводами, а во взводах – между отделениями. Ну, а в отделениях злоупотреблений не могло быть. Там продукты делились демократическим путем, по принципу «Кому?». Особенно придирчиво политрук следил за тем, как и в каком объеме доходила водка до каждого солдата. И не потому, что он добивался, чтобы каждый солдат пил эту водку, а чтобы пресечь злоупотребления этим продуктом в каком-то звене снабжения. А такие случаи, к сожалению, бывали. Взвод автоматчиков был выдвинут на значительное расстояние в сторону переднего края и практически автоматчики не имели повседневного общения с солдатами других взводов. Так вот, командир этого взвода как-то объявил, что сегодня водку не получили, и все, что было получено на взвод, оставил себе (около четырех литров). Водка не хлеб. Бывало, что и действительно не доставляли ни в роту, ни в батальон. И никто не предъявлял претензий. Были и другие факты, не столь криминальные, когда три солдата, любители выпить, договаривались пить наркомовскую норму по очереди: сегодня я триста, завтра ты, а потом уж он. Все это отрицательно влияло на положение дел. Со всем этим нужно было бороться. Так что распределение продуктов, махорки и водки дело не только хозяйственное, но и партийно-политическое. Морально-политическое состояние воинов дело первостепенное.
Не меньше забот доставляла и баня. На фронте тоже надо мыться. Тем более, что начали одолевать вши или по-солдатски «автоматчики». Фронтовая баня стоит того, чтобы о ней рассказать. В назначенное время в роту приезжала баня – специализированная дезинфекционная автомашина, на солдатском лексиконе «вошебойка».
К ее приезду приготовлялась в снегу площадка, покрытая еловыми ветками, и грелась вода в больших металлических бочках на кострах. Над ними разбивалась большая палатка и «пожалуйста, мыться». Ох, и сложная эта процедура мыться в такой бане. Сначала в палатке надо раздеться, связать в один узел все свое обмундирование (шинель, гимнастерку, брюки ватные и хлопчатобумажные, шапку и все остальное). Потом, в чем мать родила по январскому морозу сбегать к автомашине и сдать свое хозяйство в дезинфекцию, а потом уже в палатку – мыться. Вместо шаек использовались каски. Каской же старшина строго по норме (не более двух) отмерял горячую воду. Холодная была без ограничений. В бане, то есть в палатке, температура была значительно ниже, чем в парной. Лишь бы вода не замерзала. Ну, чем не сауна, моешься и испытываешь «трепетную радость бытия».
Мыться полагалось не менее 45-ти минут. Такое время предусматривалось на обработку обмундирования в дезокамере. Но вот срок вышел: надо стремглав выбежать, опять же голяком, на мороз постоять в очереди у автомашины, дожидаясь, когда тебе подадут твое имущество прожаренное. Санитар из машины вытаскивал связки обмундирования, показывал и спрашивал: «чье»? Все отвечают: «мое, мое!».А попробуй разберись чье. Ведь все эти узлы похожи друг на друга, как братья-близнецы. Разобравшись, бежали в палатку одеваться. Но и такие радости, в виде «вошебойки» судьба дарила солдатам не часто.
Действительно приятным и радостным событием в этот период был приезд шефской бригады Ивановских ткачих с самоварами, чаем, печеньем и другими соблазнительными вещами. Располагались они в недалеком тылу и с утра до вечера принимали гостей из полков и батальонов дивизии.
Когда дошла очередь до нашей роты, мне пришлось дежурить в этой фронтовой чайной почти целый день. Рота приходила в гости повзводно. Девушки старались вовсю, на самодельных покрытых белыми скатертями столах стояли самовары, тарелки с печеньем, конфетами и сухарями. Солдаты рассаживались за столы, во главе которых сидели девушки, приветливо угощали и вели беседу, рассказывали о своем житье-бытье, работе. Чисто по-женски просили побыстрее разгромить врага, скорее вернуться к мирной жизни.
Надо сказать, что это стоило десятка политбесед, которые мы проводили в роте. Действеннее и убедительнее. Последующие письма из Иваново в роту, которые читались перед строем, оказывали большое положительное влияние на настроение личного состава и состояние дел в роте. Солдаты просили в своих выступлениях написать труженицам тыла: хорошо трудиться, помогать фронту добиться скорой победы. Проекты ответных писем приходилось писать мне. Затем они обсуждались и отсылались в Иваново, регулярно приходили и индивидуальные письма, в адрес тех солдат, которые по разным причинам не получали писем от родных и знакомых. Мы их хорошо знали, узнали и девушки из Иваново. И надо было видеть, как радостно светлели лица солдат, получивших очередное послание.
Все это происходило в то время, когда под Сталинградом наступил решительный перелом в пользу Советской Армии: «коренной поворот в ходе Великой Отечественной войны». Победы на юге укрепляли уверенность в скорой окончательной победе, поднимали боевой дух, что помогало более активно и конкретно вести партийно-политическую работу, направленную на повышение боевой готовности.
Примерно в это же время произошло очень важное изменение во всей системе организации партийно-политического аппарата в Советской Армии. Решением ГКО был упразднен институт военных комиссаров и политруков. Вместо них вводились заместители командиров по политической части с едиными воинскими званиями. Так, нашему политруку было присвоено воинское звание «лейтенант» вместо младшего политрука, а по должности он стал заместителем командира по политической части или сокращенно замполит.
Это в некоторой степени отразилось и на моем положении в роте. По новой структуре должность заместителя политрука, который пользовался правами старшины роты, была упразднена, и я был назначен помощником командира минометного взвода и продолжал оставаться комсоргом роты. А поскольку практически трудно разграничить обязанность комсорга и заместителя политрука, фактически продолжал заниматься тем же, чем занимался до реорганизации.
Здесь уместно отметить, что лыжная рота – это специфическое подразделение, которое существенно отличалось от других подразделений, входящих в состав стрелковых батальонов, и по своим задачам и по организационной структуре.
Рота была организована так, чтобы могла в составе лыжного батальона или самостоятельно решать боевые задачи на флангах наступающей дивизии или в тылу противника. В обороне лыжный батальон находился во втором эшелоне и составлял резерв командира дивизии. Рота имела все необходимое для автономных действий. Структура роты выглядела так: два стрелковых взвода, вооруженных винтовками и ручными пулеметами; взвод автоматчиков, вооруженных автоматами ППШ и ручными пулеметами – неслыханная по тем временам роскошь – 40 автоматов во взводе, да еще автоматами вооружены все офицеры роты, и даже старшина с комсоргом, ни в одном стрелковом батальоне такого количества автоматов не было; минометный взвод, а также отделение станковых пулеметов «Максим», отделение, вооруженное противотанковыми ружьями, и отделение снайперов, которые непосредственно подчинялись командиру роты.
Для меня обязанности комсорга роты были мало знакомы и вопросы организационной работы усваивались с трудом. Обычные повседневные дела, как сбор членских взносов, учет, оформление и прием в комсомол я усвоил быстро. А вот подготовка и проведение комсомольских собраний для меня представляли большую трудность. В этом деле не имелось никакого опыта.
Тем не менее, собрания проводились регулярно, и даже чаще, чем один раз в месяц. Много молодежи принимали в комсомол, обсуждали текущие задачи, связанные с авангардной ролью комсомольцев в боевой подготовке, особенно лыжной, и в дисциплине. Все комсомольцы, имеющие навыки ходьбы на лыжах, а это в основном были калужане, были прикреплены за среднеазиатами. Мне довелось шефствовать над самим командиром роты.
Запомнилось хорошо одно собрание, на котором мне пришлось выступать с отчетным докладом. Хотя комсомольский актив в условиях фронта не избирался, а назначался, отчетные собрания проводились. Это был мой первый доклад в жизни. Меня довольно-таки остро не критиковали, и я почему-то обиделся на замполита, который критиковал, а я то думал, что он будет хвалить. На собрании присутствовал корреспондент дивизионной газеты. Через несколько дней появилась заметка «Внутрисоюзная работа будет улучшена». Проводились и общебатальонные собрания, и даже собрания комсомольского актива дивизии. Регулярно политотдел проводил совещания и семинары комсоргов, где нас знакомили с очередными задачами, формами и методами комсомольской работы в конкретной обстановке.
Помощник начальника политотдела по комсомолу особенно нажимал на рост организации. Даже выдвинул лозунг: «Ни одного молодого воина без комсомольского билета!». При каждой встрече первый его вопрос был: «как с ростом»? Полевая сумка у него всегда была с бланками комсомольских билетов и заявлений. Всегда при нем была и печать. И если в роте были приняты в комсомол, он откладывал все свои дела и спешил в роту, чтобы вручить комсомольские билеты. Очень неуютно приходилось себя чувствовать, если на традиционный вопрос: «Как с ростом?», нечего было ответить, начинался длинный разговор о недопонимании, недооценке этой важной работы. И просто неумение вести индивидуальную работу. Приходилось стараться в таких случаях не попадаться на глаза. Вызов в политотдел для вручения комсомольских билетов исключался. Допускалось вызывать только из частей и подразделений второго эшелона и тыла дивизии. Так я учился быть комсоргом, учился воевать. Был издан новый «Боевой устав пехоты» (БУП), в котором на основе опыта войны, отменялась линейная тактика, которая сковывала инициативу командиров.
Все учились настойчиво и упорно. Успехи на юге радовали и вдохновляли. Скоро наступила и наша очередь вступать в бой. В середине февраля лыжный батальон был отведен в тыл дивизии. Несколько дней жили в крестьянских домах д.Плохово. 24 февраля во второй половине дня батальон был поднят по тревоге. Нам приказали готовиться к длительному походу. К вечеру все было готово. Когда я уже в строю роты наклонился, чтобы проверить крепления лыж, меня кто-то окликнул по имени. Мимо проходила разведрота дивизии. Среди них я узнал Гришу Мусатова, моего односельчанина и одноклассника, с которым дружили с первого класса.
Разговор был короткий. Хорошо запомнил, как он попросил: «Если, что со мной случится, напиши маме». Получилось так, что мне сообщили из деревни о его гибели. Погиб очень храбрый, по-настоящему смелый и скромный человек, крестьянский сын, парень из села Карамышева.
Неслучайно он стал разведчиком. Начальник разведки дивизии очевидно знал толк в людях, если он безошибочно, среди многих выбрал внешне незаметного, низкорослого и скромного нашего Гринька (так его звали в деревне). Не отличался он успехами в учебе, не был заводилою и вожаком в мальчишеских компаниях. Но, если доходило дело до драки с мальчишками из соседней деревни, ОН всегда был впереди.
Люди, и особенно молодежь, часто допускают распространенную ошибку, когда наглость принимают за смелость, а скромность чуть ли не за трусость. Весь опыт убеждает меня, что наглость – это способ самовыражения труса перед людьми, которые слабее его, или по каким либо причинам не желающими дать наглецу отпор. Он никогда не полезет в драку с сильным, будет пресмыкаться перед ним. Наглец никогда не бывает прав: расталкивает ли он женщин и детей локтями, когда лезет в троллейбус, или без очереди к прилавку магазина. Наглец – это эгоист и себялюбец. А человек, который больше всего на свете любит себя, не может любить Родину. Он требует от государства – дай, мне положено. Когда же от эгоиста, наглеца потребуется защитить Родину, он обязательно позаботится прежде всего защитить свое драгоценное «Я», пристроившись там, где не так опасно. Такова первооснова трусости.
Совершенно другая первооснова у истинной храбрости и смелости. Естественное чувство страха свойственно всем и врет тот, кто говорит, что никогда не испытывал чувство страха. В основе смелых действий в бою лежат такие качества личности, как совесть, честность и высоко развитое чувство ответственности перед людьми, перед обществом, перед Родиной.
Именно люди с этими качествами последними заходят в автобус или добросовестно стоят в очереди и первыми, преодолевая чувство страха, идут туда, где опасно, потому что у них есть совесть, им стыдно прятаться за спины других, ибо они осознают свои обязанности, долг перед Родиной. Все это относится к моему другу, разведчику Грише Мусатову, погибшему в 19-ть лет в наступательных боях в районе города Жиздры в марте 1943 года.
Встретился в этот же вечер и с другим другом детства Николаем Козловым, тоже одноклассником из села Карамышево. Когда мы, вслед за разведчиками, двинулись на лыжах вперед, на обочине дороги стоял 740 стрелковый полк, пропуская авангард дивизии. Там-то я и увидел его. Через несколько дней он был ранен при наступлении на д.Ясенок. Еще раз из письма родителей я узнал о гибели двух Иванов Чадаевых – двоюродных братьев и Петра Чадаева, родного брата одного из них. Погибли они где-то в районе Медыни. Там же был убит заведующий Карамышевской начальной школы Алексей Сергеевич Гринев.
Очень тревожился о судьбе своего старшего брата, который с первого дня войны находился на Северо-Западном фронте в гаубичном артиллерийском полку в районе г.Коулоярви. Последнее письмо от него получили в августе 1941 года. Очень запомнилась фраза из письма: «Порою были моменты, когда казалось, что все кончено». Как стало известно после войны, погиб он, мой брат Василий Горбатов, в августе 1941 года.
В книге «Когда бушуют грозы» сказано, что 16-ая армия (командующий генгерал-лейтенант И.Х.Баграмян) перешла в наступление 22 февраля. Она прорвала оборону противника западнее Думиничей и наносила удар в направлении на Жиздру. Наша 217-ая стрелковая дивизия, которая входила в состав 16-й армии, в ночь на 25 февраля двинулась в район начавшихся боев. Впереди шли разведчики, а за ними лыжный батальон. Полки дивизии и другие части многокилометровой колонной растянулись за нами. Шли всю ночь. На рассвете где-то впереди далеко слышался гул начавшегося боя. Я уже научился разбираться в закономерностях артиллерийской канонады. Она уже перестала мне казаться хаосом. Отчетливо различал, когда ведется артиллерийская подготовка, а пехота лежит в ожидании атаки, или наоборот, когда пехота ведет наступление, а артиллерия поддерживает ее своим огнем. Именно в это время и артиллерия обороняющихся отражает атаку наступающих. Умел уже отличать по звуку, когда стреляет вражеская артиллерия, а когда своя, причем даже калибр орудий. Научился не бояться шелестящих над тобой снарядов и воющих мин. Знал, что они тебе не предназначены, также как и свистящие пули не твои. Они уже давно пролетели мимо.
Этому нельзя научиться по книге или на лекции в аудитории. Знания и умения приходят с опытом, который можно приобрести только в бою. А для этого требуется время, период так называемой адаптации.
Напомню, что абсолютное большинство лыжников не принимали участия в боях, хотя уже около пяти месяцев находились на фронте. Кстати, мне кажется, что многим нынешним участникам войны, которые годами пробыли на фронте, так и не удалось побывать в бою. Действующая армия это понятие объемное и широкое. И только 10-20% ее многотысячного состава находилось в непосредственном соприкосновении с противником, то есть в полосе его огневого воздействия (до 5-7 км. от переднего края).
Скажем любой прославленный авиационный полк, даже истребительный, располагался не ближе пятидесяти километров от переднего края. Оттуда даже при старании не услышишь гула боя, даже если ведут огонь тысячи орудий. Летчики в непрерывных боях сбивают самолеты врага и их сбивают. То есть, они в бою находятся в непосредственном соприкосновении с противником. Но, ведь летчиков на аэродроме менее десяти процентов, а все остальные обеспечивают бой, не принимая в нем малейшего участия. Но все они участники войны. И именно эта категория составляет в большинстве своем нынешних участников войны.
Могут сказать, ведь бомбили же аэродромы, и там были убитые и раненые. Конечно, бомбили, были раненые и убитые. Но не в меньшей степени бомбили, к примеру, железнодорожные узлы и станции, заводы и города, и там были убитые и раненые, при чем женщины и дети. Я речь веду о бое.
Война – это бой и только в бою решаются вопросы победы. Мой фронтовой стаж три года и два месяца. Из них в полосе ежедневного огневого воздействия находился один год и пять месяцев, непосредственно в боях приходилось участвовать не более месяца, а в атаках – не более 10-ти часов.
Атака – это когда между тобой и врагом нет никого, это когда ты бежишь, чтобы сблизиться с противником, а он стреляет в тебя из всех видов оружия.
Атака – это когда на поле боя остаются до 90% убитыми и ранеными. Я никогда не выступал перед молодежью с рассказами о войне. Потому что не знаю, как отвечать на такие распространенные вопросы как: «Много ли ты убил немцев?» или «За что тебе дали орден»? На эти вопросы я бы ответил так: «Не знаю». А кому интересно слушать такие ответы? Но, я твердо убежден, что на вопрос много ли ты убил немцев? кроме разве что снайперов, никто ответить не сможет не соврав.
В отношении орденов и медалей, конечно, многие могут совершенно точно ответить, за что и когда были награждены, особенно кавалеры Ордена Славы, а также летчики за количество боевых вылетов и сбитых самолетов, да и то, вот уже десятилетие длится спор между двумя прославленными летчиками Северного флота дважды Героем Советского Союза Захаром Сорокиным и Героем Советского Союза П.Бокием, кто же из них сбил немецкого асса Мюллера.
Я не сбивал самолетов, не подбивал гранатой танков и «языков» не приводил. Тот, кто это делал, по заслугам отмечен, их имена давно уже известны и им есть, что ответить на вопрос: «За что награжден орденом или медалью». Победа в бою, как впрочем, и трудовые успехи предприятий, строек, колхозов сейчас, достигаются усилиями коллективными. Индивидуальные, героические подвиги единиц из тысяч не решали судьбу боя, точно также выдающиеся трудовые успехи отдельных рабочих не решают судьбу плана.
Если дивизия или полк выполняли боевую задачу, добивались успеха в бою, тогда и командир и многие офицеры, сержанты и солдаты представлялись к наградам и получали их. Советская Армия в годы Великой Отечественной войны проявила себя как армия массового героизма и поэтому свыше 7-ми миллионов человек были награждены орденами и медалями. И многим из них трудно ответить на вопрос, за что награжден орденом. Так вот, как я отметил, в нашей роте большинство личного состава не участвовали в боях. А бой, вот, он рядом.
Лыжный батальон, хотя еще и двигался в походной колонне по направлению деревни Акимовка, но уже находился в зоне боя. Недалеко от дороги стояло несколько «катюш». Когда рота с ними поравнялась, почти все разбежались и залегли. Действительно, кто впервые, да еще неожиданно слышит ни с чем несравнимые звуки стреляющих «катюш», поневоле от страха очумеет.
Построились и через несколько минут вошли в деревню, которую непрерывно обстреливала немецкая артиллерия.
Первым из нашей роты осколком снаряда был убит повар, когда он большим черпаком помешивал в котле обед. Больше потерь не было. Где-то рядом шел ожесточенный бой, в деревню то и дело доставлялись раненые. К вечеру роту вывели за деревню и недалеко за околицей приказали занимать оборону. Солдаты стали окапываться, сооружая из снега ячейки для стрельбы лежа.
Мне же командир роты приказал с отделением стрелков выдвинуться вперед метров на сто и организовать боевое охранение. Перед нами виднелась д. Кретова Гора, справа от нее лес. Соорудили мы из снега укрытие от мартовского пронизывающего ветра и стали охранять роту. Из леса вышла группа немецких солдат, тоже начали сооружать из снега вроде крепости для детской игры. Мы им не мешали, они не мешали нам. Ночь просидели благополучно. На рассвете, справа от нас, снова разгорелся бой, мы же отсиживались в окопах. Просидели еще день и ночь. Затем нас отвели в деревню.
На утро снова поступил приказ куда-то идти. Сложили лыжи штабелем, построились и пошли без лыж. Прошли с километр, развернулись в цепь и стали в снегу окапываться. Снова полки нашей дивизии вели наступление на д. Кретова Гора. Мы же прикрывали левый фланг наступающих. Здесь представилась редкая возможность увидеть бой со стороны, вроде как в кино из зрительного зала.
Мы же прикрывали левый фланг наступающих. Здесь представилась редкая возможность увидеть бой со стороны, вроде как в кино из зрительного зала.
Наша артиллерия интенсивно обстреливала Кретову Гору, справа танки и пехота шли в наступление. Немцы, естественно, сопротивлялись, отражая наступление всеми видами оружия. Вражеские снаряды и мины рвались в боевых порядках наступающих, несколько танков горело. Доставалось кое-что и нам. И у нас появились убитые и раненые. За эти короткие минуты мне пришлось увидеть такое, чего никогда уже не приходилось видеть на войне. Из ближайшего тыла в походной колонне двигался взвод ПТР (противотанковых ружей). Конечно, как я понимаю сейчас, передвигаться в колонне на поле боя со стороны их командира глупо. Когда они приблизились к нашим окопам метров на тридцать, немецкий тяжелый снаряд угодил в середину колонны.
Только художник, если ему довелось увидеть это, сумел бы изобразить на полотне, что произошло. Словами этого не передать. Я же только скажу, что от взвода не осталось не только ни одного живого человека, но и целого трупа. Одна огромная воронка с разбросанными вокруг различными частями человеческих тел. Где-то в тылу заскрежетали «катюши», над головами пронеслись черные реактивные мины с огненными хвостами, и земля содрогнулась впереди нас. Над Кретовой Горой в черном дыму бушевал огненный смерч, рвались снаряды «катюш».
Наша пехота снова поднялась в атаку и снова была положена на снег огнем противника.
Через некоторое время противник начал контрартподготовку. Все поле боя покрылось земляными фонтанами разрывающихся вражеских снарядов и мин и густым едким дымом. Немцы поставили дымовую завесу и под ее прикрытием провели короткую и энергичную контратаку. Сначала из дыма со стороны Кретовой Горы показались танки, а за ними, развернутая в цепь пехота. Наши батальоны не выдержали и побежали. Восстановив положение, немецкие танки и пехота вернулись на свои рубежи обороны. Бой закончился. Подходил к концу и день, солнечный и теплый. На дорогах появились лужи, а мы все были в валенках, которые впитывали влагу как губка и стали такими тяжелыми, что еле ноги передвигались. К вечеру подморозило. Валенки превратились в ледяные панцири снаружи, а внутри – в ножные ванны с ледяной водичкой для успокоения нервной системы. На занимаемой позиции рота оставалась всю ночь, а к утру нас сменили и отвели в деревню. Так мы окончательно расстались с лыжами, валенки сменили на ботинки и из лыжников превратились в пехоту.
С наступлением темноты снова построили роты батальона и куда-то повели. Шли всю ночь, через поле, лес и кустарники, куда - солдатам, как всегда было неизвестно. Командиры, конечно, знали куда ведут. А солдатам этого знать не полагалось.
К утру вошли в большой кустарник или низкорослый лес. Начали в мерзлой земле окапываться. Немцы, в свою очередь, начали обстреливать нас артиллерией и минометами. Снаряды и мины ложились довольно-таки точно. Прямо в расположение роты. Появились раненные и убитые. Одним снарядом были убиты старшина роты и ординарец роты сибирский паренек Миша Мукачев.
Вырыли в указанных местах ровики, да и укрылись в них. Теперь-то не так легко достать нас немецким снарядам. Вероятность прямого попадания ничтожно мала. Весь день, как сурки, дремали в своих конурах и грызли сухари. Просидели и ночь. А утром, еще до рассвета, нас подняли, построили, и командир поставил задачу, которая была предельно проста и ясна.
В тишине и темноте, без артподготовки, подойти к деревне Ясок, внезапно атаковать и захватить. Курить, кашлять и разговаривать запрещалось. Идти пришлось недолго. Через несколько минут вышли на опушку леса, развернулись в цепь и пошли к деревне. Вот и она. Белеет самый крайний аккуратненький домик. Оставалось метров двести до него. Казалось, вот сейчас, войдем в деревню, и будем отдыхать. Нас уже там ждали и встретили не горячими блинами, а кинжальным пулеметным огнем. Ударили пулеметы и в спину из ДЗОТа, который мы миновали, когда цепью шли к деревне, и остался справа, позади нас на высоте. Все залегли. Минометный взвод, который двигался за цепью, оказался в небольшом овражке вне досягаемости пулеметного огня из деревни, но из ДЗОТа немцы по взводу вели прицельный огонь. Пришлось лежать, притворившись убитыми. Тогда огонь прекращался. Немцы экономили патроны. Но стоило кому-нибудь повернуться или изменить позу, немедленно раздавалась очередь и пули поднимали снежные фонтанчики вокруг.
Так и пришлось пролежать весь длинный мартовский день на снегу, изображая покойников. Это был единственный способ остаться в живых. А когда стемнело, вернулись в лесок в свои окопы. Убитые остались на месте.
Спустя 36 лет побывал я в этом белом домике. Дед угостил меня вкусным деревенским квасом и очень удивился: «Как тебе удалось выбраться отсюда? Много осталось вас здесь». Побывал я и на поле, что напротив окон домика. Поле, как поле, каким оно бывает осенью. Урожай убрали и удобрили навозом для пахоты под зябь. Побывал и в овражке, где репетировал роль покойника, и даже недалеко в кустах нашел два подосиновика.
Ничего не свидетельствовало о том, что тридцать шесть лет назад на этом поле разыгралась трагедия, в результате которой погиб целый лыжный батальон за некоторыми исключениями.
Утром снова пошли наступать, но уже не на деревню, а значительно правее, через кустарник на высоту. Стрелки впереди идут цепью, кричат «ура» и ведут огонь из автоматов и пулеметов. Мы же установили минометы и огнем поддерживали и огнем поддерживали их. Немцы оказывали сопротивление. Совсем уже несерьезный получился бой. Без танков и артиллерии, даже без батальонных минометов. Немцы тоже отбивались стрелковым оружием и ротными минометами. Встал я в полный рост, потянулся всласть, расправляя затекшие ноги и плечи. Что-то сильно ударило по обеим ногам выше колен, как будто огрели тяжелой дубиной, и я завалился на спину. Чувствую, что-то теплое по ногам. Снял штаны, из правого бедра хлещет кровь. Перевязал индивидуальным пакетом. Обнаружил небольшую рану и на левом бедре. Подумал, что это пустяк. Второго пакета не оказалось, затянул запасной портянкой. Попытался встать. Ничего не получилось. Это было 8 марта 1943 года. Лежать на снегу пришлось долго. Санинструктора и санитара поблизости не оказалось. А строевым бойцам во время боя категорически запрещалось отвлекаться от своих прямых обязанностей.
Вывез меня сержант на минометной волокуше, которого послали на пункт боевого питания за минами. Попутно он меня и прихватил. Он тащил за лямки, а я лежал на животе помогал ему, опираясь руками в снег. До наступления темноты лежал на еловых ветках ногами к костру, чтобы не отмерзли. Здесь же сидел замполит роты, раненный в руку. Когда он узнал о моем ранении, решил меня вытащить, но, не дойдя до взвода, был сам ранен. Он-то и устроил меня на сани, которые вывозили раненных, причем, как выяснилось впоследствии, не своего батальона. Привезли нас опять в деревню Акимовка, где располагались тылы батальона, в том числе и санитарный взвод. Привезли меня на чужих санях в чужую часть (740 стрелкового полка). Там меня не приняли, и какой-то здоровенный солдат на спине отнес в другую избу. Там был наш санитарный взвод. Когда меня раздевали, чтобы сделать перевязку, женский голос удивленно ахнул: «Господи, дурак-то какой противогаз с собой таскает». До конца войны я в этом отношении дураком не был, а сумку от противогаза набивал нужными в солдатском быту вещами.
Перевязали, записали в книгу мои исходные данные, заполнили карточку передового района, без которой ни в один госпиталь не примут и на санях вместе с кем-то еще отвезли медсанбат дивизии. Несколько часов лежал в палатке в ожидании очереди на операцию. Из правого бедра быстро удалили осколок, с левой возились подозрительно долго. Наконец перевязали, отнесли в другую более чистую палатку, дали возможность вымыть руки, которые были чернее сапога, и накормили. А ночью отвезли на бортовой машине в госпиталь, который находился в г. Сухиничи.
Там я долго не задержался и через несколько дней перевезли в Калугу в госпиталь, который размещался в клубе машиностроительного завода. Здесь меня, как и в санитарном взводе, снова обозвали дураком. После того, как остригли все, что полагалось стричь в госпитале, побрили, а затем вымыли и переодели в чистое белье, и перевели в палату, сияющую белизной, мне указали мою койку и велели ложиться.
Начал я с того, что аккуратно свернул обе белоснежные простыни и бережно сложил их на тумбочку, абсолютно не понимая, почему это вся палата вытаращила на меня глаза. Откуда мне было знать, что можно спать в таком великолепии. Мы у себя в деревне и понятия не имели о простынях. Поэтому кто-то из ранбольных и выдал по моему адресу: «Гляньте-ка, да ведь он с придурью».
Так я начал привыкать к цивилизации. Заканчивал я лечение в г.Спас-Клепеки Рязанской области. Госпиталь был в школе, в которой, как нам говорили, когда-то учился Есенин. Но Есенин тогда числился в категории «мелкобуржуазных попутчиков» и о нем особенно не распространялись.
В этом госпитале я впервые услышал слово торт. Однажды за ужином, один из раненых – старшина, положил на маленький кусочек хлеба, такой маленький кусочек масла, посыпал сахаром, съел и сказал: «Вкусно, как торт». На следующий день я повторил ту же процедуру – действительно вкусно. Долгие годы уже после войны, меня не покидала мечта попробовать этого самого торта, только спустя семь лет (1950) удалось осуществить свою мечту, что и говорить было очень вкусно.
В общей сложности пробыл я в госпиталях около трех месяцев. И здесь хотелось бы сказать вот что. Уж очень много в очерках, рассказах и повестях о войне развелось «беглецов», которые только и знали, что бегали из госпиталей на передовую, стремясь обязательно попасть в свою часть. Стремление вернуться в свою часть, в свою роту действительно было у каждого. А вот, чтобы бегали из госпиталей, такого что-то не припомню. Даже не слышал за всю войну о таком, и не верю, что это могло быть.
Госпиталь – это воинская часть. А самовольная отлучка из воинской части свыше суток согласно закону является дезертирством. А что бывает за дезертирство во время войны, каждому было хорошо известно. Да и без документов, пожалуй, далеко убежать никому бы не удалось, да еще в госпитальной пижаме или халате, кто бы дал тебе обмундирование? Когда наша организованная команда в сопровождении медсестры, у которой были все наши документы, и старшего по команде, офицера-представителя из части, в которую мы направлялись из госпиталя в запасной полк, надо было делать пересадку на другой поезд в г. Владимире.
Мы вдвоем, на несколько минут, вышли за пределы вокзальной площади, чтобы посмотреть на город, как тут же первым встречным патрулем были препровождены на гарнизонную гауптвахту. И как мы не просили пройти с нами на вокзал, чтобы разобраться, нам неизменно отвечали: «В комендатуре разберутся». Пока нас под ружьем вели через весь город, я действительно успел посмотреть все: и на «золотые ворота», и на знаменитые Владимирские храмы. Ведь я впервые попал в большой город, не был даже в Калуге. Впервые познакомился с гауптвахтой. Не могло быть «беглецов» и потому, что его просто не приняли бы в своей родной части. Сначала бы спросили предписание, а потом продовольственный аттестат и другие документы. На мой взгляд, укоренившийся стереотип патриота, которому почему-то надо было бежать, недолечившись две-три недели, из госпиталя, не только не верен, но и вреден. Самовольная отлучка из частей (дезертирство) во все времена рассматривалась как тягчайшее преступление и нет надобности ее популяризировать.
Из госпиталя мы прибыли в 7-ой артиллерийский запасной полк в г. Бронницы, а через некоторое время в 206-ой запасной полк, который дислоцировался в Калуге. В середине июня в составе маршевой роты прибыли в г. Козельск, а оттуда группа минометчиков в сопровождении офицера-представителя воинской части, или как тогда называли «покупателя», отправилась в большой лесной массив, где и были определены в различные батареи минометной бригады РГК (резерва главного командования). Меня назначили помощником командира огневого взвода 120-ти миллиметровых полковых минометов 233 минометного полка.
До этого таких минометов мне не приходилось видеть. Это тяжелые минометы. Вес только одной мины 16 кг. Их уже не понесешь на вьюках за плечами в разобранном виде, как носили 82-х миллиметровые батальонные минометы. Их возили, прицепив к машине, а расчет и мины – в кузове.
Неплохо устроился, подумалось мне. Начал изучать новое оружие и учить подчиненных, выполняя обязанности помощника командира взвода, а заодно и командира взвода, который был откомандирован на учебу. Недолго продолжалась моя служба в этом полку, через некоторое время бригаду расформировали. Сдали оружие и автомашины и стали гадать, а что будет с нами. Ждать долго не пришлось. В тот же день нас построили. Пришли покупатели – представители воинских частей, которые начали отбирать нужных им людей в соответствии с воинской специальностью. Нарасхват были сапожники, повара, шоферы, портные, санинструкторы. Они были нужны в любой части.
Мне снова повезло. Попал в команду, отправляющуюся во 2-й гвардейский краснознаменный артиллерийский полк РГК. Он был вооружен 152-х миллиметровыми пушками, гаубицами, мощными тракторами-тягачами, то есть был полностью механизирован. Идти пришлось недолго. Вышли на опушку леса, а там уже стояли батареи полка. Когда пришли в полк, то оказалось, что в нем я ни к чему не пригоден. Из минометчика сразу артиллериста не сделаешь.
Назначили меня во взвод управления дивизиона разведчиком-наблюдателем. Командир отделения разведки – младший сержант, я же старший сержант, у него в подчинении - рядовым разведчиком. Первую четырех часовую вахту на наблюдательном пункте дивизиона командир отделения отдежурил вместе со мной, рассказал мне мои обязанности, показал, как их выполнять. Долго ориентировал на местности, показывал ориентиры на местности, все цели на переднем крае противника и в глубине его обороны, которые к этому времени были известны, а также расстояния до них и угловые величины. Все это приказал выучить наизусть. Определил главную задачу разведчика: выявлять новые цели и возможные изменения в известных, определять их точные местоположения по отношению к ориентирам, фиксировать малейшие события, произошедшие у противника, в журнале наблюдения. Ни на минуту не отрываться от стереотрубы с многократным приближением и не отвлекаться на посторонние дела.
Организация службы на наблюдательном пункте (НП) была поставлена безукоризненно четко. Все делалось твердо по установленному порядку. Действия разведчика-наблюдателя, его записи в журнале, их достоверность многократно проверялись и перепроверялись.
Наблюдательный пункт находился в нескольких километрах от опушки леса, где стояли батареи дивизиона, на открытой сильно пересеченной местности. Впереди под уклон, километрах в двух от НП, проходил наш передний край обороны, затем нейтральная полоса, а за ней на возвышении передний край противника, от которого до самого горизонта – сложная система долговременной, до предела насыщенной огневыми средствами, глубина обороны немцев. Она-то и была объектом нашего постоянного, ни на минуту непрерываемого наблюдения.
Кроме основного НП дивизиона, имелись еще три наблюдательных пункта командиров батарей. Все они вместе составляли единую систему СНД (сопряженного наблюдения дивизиона). Наблюдательный пункт представлял собой большой, глубоко врытый в землю блиндаж с мощным, в несколько накатов, перекрытием. На поверхности все это выглядело как небольшой холм с узкой щелью. Даже с близкого расстояния трудно определить, что это наблюдательный пункт.
Так же глубоко были зарыты в землю и тщательно замаскированы все объекты и огневые средства у противника.
Можно часами наблюдать и видеть перед собой совершенно безлюдное поле. Никакого движения как на нашем переднем крае, так и у противника. Разве только, если какой-нибудь ротозей-немец высунется из траншеи, или пробежит по каким-то своим надобностям. Такой исключительный факт немедленно фиксировался в журнале наблюдения, с точным указанием места и времени.
Сектор наблюдения дивизиона справа ограничивался деревней Перестяж Ульяновского района (исключительно), слева – большим черным камнем по фронту, и от своего переднего края до горизонта в глубину обороны противника. На наблюдательном пункте имелось: длинный узкий стол, на котором крепились две стереотрубы, часы и секундомер, журнал наблюдений, два артиллерийских бинокля, несколько простых карандашей и рабочая тетрадь, для записи распоряжений и приказаний командира.
Над столом, перед глазами разведчика было прикреплено панорамное изображение местности на ватмане. На нем совершенно точно воспроизведено все, что видно через трубу в секторе наблюдения, а также выявленные объекты противника.
Справа, у стены блиндажа, на столике стояли два телефона, у которых непрерывно дежурил связист. Четырехчасовая вахта состояла из трех человек: разведчик-наблюдатель и связист в блиндаже, и разведчик-наблюдатель с биноклем и автоматом в траншее. Он охранял НП ночью и днем вел наблюдение из траншеи, и выполнял обязанности часового. Сменялись каждые четыре часа.
В ночь с 11 на 12 июля, я как обычно дежурил на НП. Время вахты было самое неприятное с 24-х часов ночи до 4-х утра. Моряки называют «собачья вахта». Уже неделю шла гигантская битва на Курской дуге. У нас было затишье. Примерно в два часа ночи на НП пришли командир дивизиона, командир взвода управления и другие офицеры из штаба дивизиона. Явно что-то назревало серьезное.
Вдруг все вокруг осветилось заревом и в утреннюю тишину ворвались звуки залпов. Три тысячи орудий обрушили свой смертоносный огонь на позиции врага. Вскоре на переднем крае и в глубине обороны противника все покрылось сполохами разрывов снарядов и мин. Образовалась сплошная стена огня и дыма. Разрывы и выстрелы слились в единый грохот, от которого содрогалась земля.
И среди этого грохота различались залпы нашего дивизиона и всего 2-го гвардейского Краснознаменного полка. Полк это могучая ударная сила, тяжелыми двухпудовыми снарядами подавлял вражеские батареи в глубине обороны. Казалось бы, трудно различить среди тысяч разрывов, где ложатся снаряды наших 152-хмиллиметровых пушек-гаубиц, и все-таки они были хорошо видны. Во-первых, потому что заранее было известно, где они должны разрываться, а во-вторых, по силе и мощи они намного превосходили другие. После трехчасовой артиллерийской подготовки, завершенной залпом четырехсот «Катюш», наша пехота в сопровождении танков и под прикрытием огневого вала артиллерии перешла в наступление.
Во второй половине дня в секторе нашего дивизиона была освобождена деревня Перестряж. Враг отступал к Ульянову. Вслед за наступающей пехотой, часть отделения разведки, во главе с командиром взвода управления, выдвинулась вперед для организации ПНП (передового наблюдательного пункта). Продвигались в направлении Ульянова. С утра 13 июля, после короткой артиллерийской подготовки, наступление продолжалось. Батареи дивизиона вели интенсивный огонь по долговременным укреплениям и батареям противника, расчищая путь пехоте. К середине дня был освобожден районный центр Ульяново. Дивизион стал менять огневые позиции, по центральной улице наш полк в походной колонне проследовал на юго-запад от села. Жители Ульяново радостно встречали своих освободителей. Этот день навсегда запечатлелся в памяти своей яркой праздничностью, улыбками и радостными слезами людей. Но, я в нем уже не участвовал.
Давал знать коварный осколок в левой ноге, к вечеру следующего дня поднялась температура. Нога распухла, стала тяжелая и толстая и неподвижная как бревно. С наблюдательного пункта вызывали фельдшера с повозкой, которой отправили меня через Козельск в госпиталь. Госпиталь находился в нынешнем Калужском дворце пионеров. А неделю спустя я был эвакуирован в госпиталь в г. Перово Московской области, сейчас Перовский район столицы. Здесь довелось увидеть первый салют в часть освобождения городов Орла и Белгорода. После выписки из госпиталя, был снова направлен в 206-ой запасной полк, что располагался по улице Чичерина, откуда через неделю снова в госпиталь во Дворце пионеров, а потом в госпиталь недалеко от станции Пески в нескольких километрах от г. Коломна. Пока я скитался по госпиталям, Калужская область была полностью освобождена от немецких захватчиков. Наши войска стремительно продвигались на запад. Война продолжалась. Оставалось полтора года до долгожданной Победы.
Комментарии возможно отправить на e-mail: lry@hotbox.ru
Переход на главную страницу.г. Калуга, 1985 год
Windows-1251 ANSI HTML-версия 2015, UTF-8 c 2024 года